Ночной сторож, или Семь занимательных историй, рас - Страница 40

Слышались шорохи, шуршание, шелесты, ничего не происходило случайно, и Юра не был бы сильвантом, если бы ему не пришла в голову мысль, поразившая его своей простотой: никто никому не желал зла в этой душистой, неторопливо засыпающей роще. Ночная смена муравьев усердно строила свой многоэтажный дом с лабиринтом туннелей, ежи торопились домой после каких-то деловых разговоров, сова пожелала кому-то доброй ночи.

– Ты влюблен, сильвант? – спросила его насмешливая молодая лиственница, мимо которой он прошел, освещая звездой.

– Да. И к счастью и к сожалению.

– Почему «к сожалению»?

– Потому что, если я останусь сильвантом, мне не суждено увидеть ту, кого я люблю.

Начинало светать, когда он пробежал по еще пустым немухинским улицам. И у Заботкиных еще спали. Никто не слышал и не видел, как он поднялся на чердак и бросился в старое кресло, на котором лежало сложенное заботливой Таней одеяло.

Остаться сильвантом? Но как же быть с тем памятным вечером, когда Ириночка в легком платье встретилась с ним на набережной и сказала: «Если бы папа не уснул, я выскочила бы в окно»? Как быть с их отражением в спокойной воде? Как быть с веткой, которую он наудачу сломал в незнакомом саду, – ветку, странно прошелестевшую листьями и цветами?

Его весь город боится

Все было готово к отъезду, когда Петр Степанович все-таки решил встретиться с Юрой. Один существенный вопрос интересовал его, а на него не могли ответить ни Петька, ни Таня, ни Зоя Никитишна. Вот почему встреча все-таки состоялась, короткая, но полезная хотя бы потому, что сама внешность Петра Степановича обнадежила Юру. Он был небольшого роста, ходил, загребая левой ногой, на толстеньком носу была нашлепка, и трудно было представить себе, что в праздники у него на пиджаке умещалось множество медалей за спасание людей, птиц, зверей и полезных насекомых. Но едва он появлялся в любом доме или даже в учреждении – самые бестолковые люди становились более или менее толковыми, самые отчаявшиеся начинали надеяться, и все вокруг, как говорится, начинало дышать уверенностью и прямотой.

– Скажи, пожалуйста, – спросил он Юру, – вот ты говоришь, что Лука Лукич просто потер свой нос и этого было достаточно, чтобы ты превратился в сильванта?

– Да.

– Может быть, может быть… – задумчиво сказал Петр Степанович. – А ты случайно не заметил, не было ли у него в руках какой-нибудь палочки вроде тех, которые втыкают в цветочные горшки?

Юра задумался.

– Не помню, – наконец ответил он. – Лука Лукич постоянно вертит что-нибудь в руках. То карандаш, то цепочку – он носит старинные золотые часы на цепочке, то зубочистку. Возможно, была и палочка. Какое это имеет значение?

– Но ведь ты, кажется, сказал, что тебя буквально воротит с души от одного вида его сизого носа?

– О, да!

– И в тот вечер, когда вы дружески разговаривали, ты тоже не смотрел на него?

– Во всяком случае, старался не смотреть.

– Понятно, – сказал с удовлетворением Петр Степанович.

Нет времени рассказывать, какие старинные города осмотрели немухинские ребята, прежде чем попали в Хлебников. Стоит только упомянуть о том, чем этот город отличался от других городов. Он был расположен вдоль моря и окружен ветряными мельницами, которые больше не мололи муки, но зато не пропускали ни одного ветерка, чтобы не обменяться с ним каким-нибудь слухом или сплетней. Старые ржавые якоря попадались на каждом углу. К сожалению, они были молчаливы, но не было никакого сомнения, что каждый из них мог бы рассказать немало интересных историй. Зато чайки, летавшие над крышами, болтали без умолку, и, даже не понимая их языка, легко было угадать, что история города их не интересует. А между тем она была очень интересна, потому что с древнейших времен в городе жили поэты.

На главной площади стоял памятник, изображавший странника в рваном плаще, без шляпы, выронившего листы бумаги, которые в беспорядке лежали у его ног. Это был самый талантливый из прославивших город поэтов. Его звали старинным русским именем Велимир.

Впрочем, Петру Степановичу было некогда осматривать город. Заняться этим он поручил Петьке как старосте девятого класса, а сам отправился в пригород, где с незапамятных времен находилась Мастерская Игральных Карт, расходившихся по всему миру. На каждом доме была вылеплена карта: мастер, вырезывавший валетов, украшал свои дубовые двери изображением валета, его сосед – дамы, а сосед соседа – туза или короля. Только на одном доме была раскинута вся колода, и любой прохожий мог убедиться, что в этом доме живет главный резчик Иван Георгиевич Синицын.

Маленький, сухонький, похожий на деревянного человечка для щелканья орехов, он, когда постучался Петр Степанович, очевидно, только что встал с постели, потому что на его голове торчал вязаный желтый колпак с кисточкой. В разговоре с Петром Степановичем резчик вспомнил о колпаке и, рассмеявшись, сунул его в карман.

– А я не знал, что этого проходимца уволили за кражу волшебных палочек, – задумчиво сказал он. – И даже догадываюсь, куда он их спрятал.

– А именно?

– Вы заметили, что в городе почти не пахнет морем? Это потому, что все запахи заглушает аромат его сада. Там растут цветы, которых нет ни в одном ботаническом саду. К нам приезжают ботаники с мировыми именами, которые ничего не могут понять. Но мне сейчас все ясно: он посадил в землю волшебные палочки, они выросли и расцвели, и теперь каждая из них считается маленьким чудом.

– Хитер, – сказал Петр Степанович.

– И не только хитер, но мстителен, коварен и зол. Я в мастерской работаю сорок лет, меня каждая собака знает и уважает, а его я боюсь. Более того, его весь город боится.